Вы же видите примеры таких людей вокруг себя?
Других-то и не вижу, каждого легко записать в одну из этих категорий. Времена сейчас не такие людоедские, так что люди-глыбы тоже измельчали. Но таких, как наш артист Орлов, — много.
Становится понятно, почему вы взялись писать и снимать по — условно — текстам Вахтина, а не экранизировали его «Одну абсолютно счастливую деревню», по которой в театре Фоменко есть довольно успешный спектакль.
Честно говоря, это была самая первая моя идея. Я думал экранизировать какой-нибудь спектакль. Но не хотелось ставить себя в заведомо невыгодное положение — вступать в конкуренцию с Петром Наумовичем: все бы смотрели и говорили, что в театре это хорошо, а в кино — что-то не очень. Да и нет такого спектакля в театре, где были бы заняты все-все артисты. А в кино умы создали такой многонаселенный мир, что у нас артистов не хватало — даже студентов дружественной нам мастерской Евгения Каменьковича из ГИТИСа звали сниматься.
Каменькович — ваш свояк?
Да-да, муж сестры жены.
Семейное кино у вас, выходит.
Семейное предприятие, да, хотя ответственность из-за этого вырастает. Сделаешь что-то не так — родственники потом припомнят. Там ведь не только моя жена снималась, но и моя дочь, а мой сын работал «хлопушкой». Зато поэтому кино так пронизано дружественной, семейной, теплой атмосферой, которая дорогого стоит. Это было не злобное капиталистическое производство, где люди выжимают из тебя все силы и бросают. Наша продюсер Вета Кречетова создала такой уютный и позитивный мир, где было приятно заниматься творчеством. Коллеги по сцене встретились на площадке — у них в театре это случается не так часто. Я питался этой энергией, ради нее все и затевал.
Вы поняли, что роднило Фоменко и Вахтина, в чем их жизненные взгляды совпадали?
Думаю, что схожие чувство юмора, чувство независимости, чувство отдельности — такой немного сознательной внутренней эмиграции. Стремление создать свой собственный мир на краю такого большого грандиозного движения, как попытка не разменяться и сохранить свой взгляд на жизнь. И это было смело, ведь мир обычно не прощает таких невинных, но отважных людей. Я чувствую себя в какой-то степени наследником этой традиции, тихо снимаю кино раз в пять лет, да и то опасаюсь, как бы этот мир не обратил на меня внимание и не сказал: «Что-то хорошо вы устроились. А чем это вы занимаетесь? Получаете удовольствие, радуетесь, обнимаетесь, когда тут люди кровью харкают? А ну-ка давайте, к ответу».
«Снимите-ка патриотический боевик!»
(Смеется.) Это еще полбеды. А если по-настоящему смешную комедию для канала «Звезда»? Вряд ли, конечно, меня о таком попросят, хотя я, может, даже и попробовал бы.
Так вот, возвращаясь к Вахтину и Фоменко, очень мне нравится это стремление делать какие-то свои маленькие вещи, тихо, увлеченно, и таким образом сохранять свою позицию. Именно такие театры-студии-мастерские-лаборатории, почти секты, где люди занимались поисками смыслов, языка и не пытались намеренно произвести впечатление, воспитали и меня. У нас сейчас многие любят шумных провокаторов, но мы же понимаем, что все это придумали тот же Фоменко, Анатолий Васильев, а теперь кто-то их достижения монетизирует, эксплуатирует их в своем искусстве на продажу. Впрочем, это может быть и не сознательный жест, просто так в жизни и бывает: одни копают руду, другие выпускают звонкие дукаты.
Когда думаешь про Вахтина, то ожидаешь в кадре увидеть Ленинград. Вы снимали в Москве. Это как-то связано с Московской кинокомиссией?
Была у нас идея снимать в Петербурге. Но артисты все в Москве, и вообще, это московская история. Как обычно снимают Москву 1970-х? В Минске. Люди на экране машут красными флагами, идет первомайская демонстрация, появляется Гагарин. Мне от этого становится тоскливо — я Москву другой помню. Конечно, мы не стремились сделать документальные кадры, скорее хотели показать город таким, каким он остался в нашей памяти. У нас была амбициозная задача показать город не переулком с желтым забором, а как есть: вот Новый Арбат, вот Театральный проезд, грандиозные и узнаваемые открыточные виды. Здесь Московская кинокомиссия нам очень помогла — благодаря ей мы получили разрешение на съемки в тех местах, где хотели. Но и огромные деньги мы вложили в компьютерную графику: построили гигантский хромакейный павильон, воспроизвели внутри него проспект Калинина — сделали его такой величины, чтобы по нему могла ходить массовка. Не помню, чтобы кто-то в авторском кино ставил перед собой такие масштабные задачи, и с нашей стороны это какая-то ужасная наглость. Но снимать камерное кино — значит сознательно себя ограничивать. Для меня вдохновением был «Осенний марафон» — там герои погружены в жизнь города очень плотно, и взаимодействие со средой питало этих людей. А еще нас вдохновил сериал Дэвида Финчера «Охотник за разумом». Если присмотреться, то там графика почти в каждом кадре. Но сделана она не для того, чтобы поразить красотой и завитушками, а ради исторической достоверности: убраны бордюры, добавлены какие-то деревья, здания, пейзажи. Нас подход Финчера подкупил. И мне кажется, у нас один из редких случаев, когда грандиозные технологии оказались на службе добра и смысла.
Понятно, что референсом для эпизодической роли Евгения Цыганова был Никита Михалков. Можете о других рассказать, кого там можно попытаться узнать?
Я не просил Женю играть Никиту Михалкова — это он сам создал такой образ, и получилось узнаваемо и смешно. Но вечеринка, которую мы видим в кадре, была в действительности. Это собрание клуба «Метрополь», на которое с фразой «Здесь печатают фальшивые деньги» ворвался Владимир Высоцкий. Думаю, что Полина Агуреева с гитарой отсылает нас к Белле Ахмадулиной, Никита Тюнин, который играет режиссера, ранее снимавшегося у Андрея Тарковского, — это целое сочетание разных кинематографистов, от Николая Бурляева до опять же Михалкова. Надеюсь, никого эти референсы и пародии не обидят, потому что мы старались играть все это безоценочно и даже с нежностью. И относиться к этим образам как к персонажам. Еще думаю, что у нас самый симпатичный в отечественном кино образ генерала КГБ в исполнении Карэна Бадалова.
Кроме истории «Метрополя», для нас ориентиром была судьба советского актера Геннадия Кузнецова, который играл в фильмах разных председателей колхозов, парткомов. Потом стал режиссером, и когда Фоменко и Вахтин снимали на Ленфильме «На всю оставшуюся жизнь», Кузнецов работал в соседнем павильоне над своей картиной. Затем он все бросил и уехал в Израиль, не прижился там и перебрался в Америку. А спустя время оказался в Мюнхене и стал работать на радио «Свобода» в литературной редакции, читал в эфире «Архипелаг ГУЛАГ», «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» и прочие запрещенные произведения. Притом что сам не был диссидентом, не бежал из страны из-за политических репрессий, а просто был артистом в поисках себя. Позже, на волне перестройки, он вернулся в Россию, где его все узнавали по голосу.