Социальные сети переживают в эти дни небывалый наплыв алармистов, предрекающих семь казней египетских, что очень скоро падут на наши головы из-за западных санкций. Достанется всем без исключения. Пенсионера стращают тем, что «будет дефицит как в СССР», креативный класс — «пляжем в Мурманске», бизнесмена или чиновника – «отъемом активов». Для тех, кто еще не испугался, припасен апокалипсис «полной международной изоляции», «нового железного занавеса» и «распада страны».
С практической стороны этот массовый психоз выглядит загадочно. Достаточно посмотреть подборку цитат глав западных государств, чтобы понять: «международное сообщество», с орбиты которого мы якобы вот-вот соскользнем и улетим в тартарары, делает все возможное, дабы не перегнуть палку. За одобренный на данный момент пакет санкций даже мне, гражданину России, как-то неловко. Хотя по-человечески понять можно. Одно дело заморозить с помпой счета известного олигарха Елены Мизулиной, и совсем другое — прекратить покупать российскую нефть.
Но даже если представить невероятное – Запад, рванув рубаху на груди, в одночасье порушит торговые связи с Москвой – экономический апокалипсис и тут не случится.
Нас не ждет повторение тотального дефицита и упадка конца 80-х. Китай, Япония, Корея, Индия производят, в принципе, весь спектр тех товаров, что продает нам сегодня Запад и точно так же готовы закупать сырье. Да и сама российская экономика совсем не та унылая система планирования и распределения, существовавшая на закате СССР. Более того, определенная степень изоляции от импорта, на который нас прочно подсадили легкие нефтяные деньги, скорее пойдет ей на пользу.
Отчего же тогда так беспокоится, например, Борис Немцов, из чьих предсказаний на ближайшее будущее вполне можно составить целую антиутопию? Поделюсь одним наблюдением, которое, на мой взгляд, поможет понять психологическую подоплеку происходящего. Один довольно известный критик Кремля, колонки которого я регулярно изучаю, к моему изумлению недавно изменил подходы к чувствительной теме наличия у чиновников зарубежных активов. Вместо обличения «жуликов» начал советовать им не ссориться с Западом по поводу Крыма дабы сохранить свои виллы и счета. Было очевидно, что в новой политической ситуации наличие коррупции воспринимается скорее как позитивный момент – оно дает Западу шанс «надавить» на Кремль. Но чиновники к советам не прислушались. Объявили Крым частью России. В последней своей колонке автор искренне недоумевает – куда же катится страна, чиновникам которой наплевать на свои виллы? Что ими движет теперь?
Как мне показалось, более всего нашего автора беспокоили вовсе не бытовые неудобства от возможных санкций, а новая, отчаянно непонятная ему система координат, в которой прежние истины перестают адекватно описывать реальность. Мировоззрение классического российского либерала представляет собой конструкцию, выстроенную из почти черно-белых догм. «Личное важнее чем общественное», «Экономикой управляет рынок», «Государство – это плохо», «Все чиновники воруют», «Русский народ ленивый и покорный», «Россия – самое некомфортное место для жизни», «Запад всегда прав». Своего рода набор цветных стеклышек, через которые надо по очереди, в зависимости от темы, наблюдать окружающий мир. Но вот стеклышки вдруг начинают показывать нечто странное. Оказывается, чиновники готовы пожертвовать своими заморскими виллами ради чего-то совсем неосязаемого. А вот десятки тысяч людей со слезами на глазах радуются тому, что будут жить в России. Реальность меняется слишком быстро, вступает в жесткий конфликт с жестко закрепленной в голове картиной мира – отсюда и бессознательная тревога, что сублимируется затем в разговоры о долларе по сто рублей и новом ГУЛАГе.
Если же попытаться осмыслить причины этого стремительного сдвига реальности, в которой мы живем, то поводов для беспокойства у Бориса Немцова и других прозападных политиков только прибавится.
Думаю, на наших глазах происходит отказ от заданной еще в начале 90-х демократами-западниками парадигмы, в рамках которой российское государство так или иначе просуществовало более двадцати лет.
Это парадигма цивилизационной неполноценности России, уверенности в том, что развиваться она способна, только копируя западные стандарты и постепенно становясь, таким образом, «нормальной европейской страной». Любой российский режим начиная с 1991 года в той или иной степени признавал главенство стратегической ориентации на Запад, несмотря на наличие множества тактических расхождений. Вот почему наше либеральное движение, даже находясь много лет в оппозиции, закономерно ощущало себя носителем конечных истин мироустройства, «гуру», с которым была не в силах интеллектуально и идейно конкурировать ни одна другая политическая сила.
Отказ от западноцентричной картины мира (официальным подтверждением можно считать последнюю речь Путина в Кремле) лишает западников этого неформального, но крайне важного общественного статуса. Более того, все происходящее сейчас на просторах бывшего СССР ведет к появлению новых, живых политических сил, конкурировать с которыми будет на порядок сложнее, чем с партиями думских старцев. Физическое отдаление от Запада также не сулит ничего хорошего. Это потеря верного союзника, который два десятилетия неизменно помогал своим сторонникам и финансами, и добрым словом. При определенных обстоятельствах такая поддержка вполне могла бы конвертироваться в реальную политическую власть.
Смена правил игры обычно ударяет по тем, кто эти правила устанавливал. Любые претензии России на цивилизационную самостоятельность и размежевание с Западом неизбежно ослабят наше прозападное либеральное движение. Возможно, потому наиболее яркие его представители сегодня сконцентрировались как раз на том, чтобы освежить в общественном сознании утверждение о «вторичности» России в мировой истории.
Юлия Латынина, к примеру, доносит до нас со страниц «Новой газеты» следующий тезис: Запад доказывает свое цивилизационное преимущество одним только заоблачным уровнем развития технологий (больше всего г-жу Латынину восхищает создание такого устройства, как iPhone) и попытки «тоталитарных режимов» (включая Россию) сделать стержнем развития некие «духовные ценности» — лишь жалкие потуги скрыть собственную убогость. Понимая всю бесперспективность спора с такими классиками жанра, я тем не менее замечу: наиболее технологически развитым государством мира в начале 40-х годов прошлого столетия была, скорее всего, нацистская Германия. И процесс переработки человеческого материала в лагерях смерти был обставлен по последнему слову техники.
Недавно мне довелось беседовать с одним отставным российским политиком, проработавшим в Кремле более десяти лет начиная с середины девяностых. По воззрениям на политику и экономику он самый что ни на есть либерал. Однако про развод с Западом высказывается однозначно — иначе и быть не могло: «И Ельцин, и Путин в начале своего срока были настроены очень прозападно. У обоих были большие ожидания от сотрудничества с США и ЕС. Путин часами возился с каждым западным гостем, приезжавшим в Москву. Но через какое-то время оба начинали понимать: все попытки что-то объяснить Западу бессмысленны. У Запада есть список собственных интересов, и он, как машина, реализует их всем набором имеющихся средств. Действуют очень жестко. Любые наши попытки организовать мало-мальское сотрудничество, к примеру, с той же Украиной тут же наталкивались на противодействие американского посла в Киеве. Путин — чистый прагматик. То, к чему мы пришли в отношениях с Западом, — результат совершенно эмпирический. Мир оказался не таким простым, как мы думали».
