Единственный человек, с кем он научился полноценно общаться за эти долгие годы, - его жена и верный друг Энрике. Как они разговаривали? Главным в этом диалоге было то, что она научилась понимать тончайшие нюансы его мыслей и желаний, даже образы, которые постоянно роятся в его голове. Инструментами этого удивительного диалога были взгляд, жест, звук, иногда рисунок, иногда краткий текст. Когда она понимала его неправильно или неточно, он страшно волновался и чаще всего жестом левой руки или быстрым выразительным взглядом давал понять, что имел в виду совсем не то. Когда она понимала точно, Микельанджело улыбался уголками губ и его ладонь ритмично ложилась на поверхность стола или подлокотник кресла. Случалось, что она не могла его понять вообще, и тогда он приходил в ярость. Был случай, когда ему захотелось поменять рубашку и надеть непременно красную. Он долго не мог объяснить ей, что ему нужна непременно красная рубашка. Тогда они поссорились. Энрике говорила, что самым сложным для нее в этой уникальной школе общения с Антониони было как раз понимание каких-то простейших вещей. Но за два десятка лет она научилась и этому.
В конце концов не надо забывать, что она - женщина. Прекрасная, умная, тонкая, редкостно обаятельная, с отличным чувством юмора. Это означает, что она не просто угадывала или понимала его, она его чувствовала.
За годы, проведенные вместе, она и Микельанджело практически стали одним человеком. Однако мало кто знает, чего это ей стоило. Путь, который она проделала навстречу Антониони, потребовал огромной духовной работы, терпения, знаний, да и просто работы, каждодневной и упорной. К примеру, чтобы научиться понимать его, ей пришлось научиться снимать кино, стать режиссером. А заодно освоить профессии оператора, осветителя, художника... Ей пришлось освоить его метод съемки, понять изнутри приемы и способ кинематографического мышления, присущие только одному человеку в мире - Микельанджело Антониони. И ей это вполне удалось. Я видел ее короткометражку "Взгляд Микельанджело". Это великолепная работа, выполненная именно в его стилистике, несущая на себе эстетическое клеймо мастера. Я уже не говорю о том пути, который ей пришлось преодолеть просто по-человечески, как женщине: она на сорок лет младше своего мужа.
Словом, за двадцать лет молчания, а точнее - удивительного безмолвного диалога между ними, созрела возможность полноценной беседы с маэстро Антониони, в которой его голосом впервые стал голос Энрике. С его и ее позволения я вполне бы мог написать: "он сказал" или "он ответил", но все-таки не стал этого делать, потому что это было бы неправдой. Тогда я предпочел написать "он считает", "он думает". На это я имел полное право, поскольку сказанное Энрике было подтверждено кивком его головы.
...Когда за чашкой индийского чая с молоком и медом мы проговорили с Энрике почти час, в дверях показалась домработница-филиппинка и что-то тихо сказала ей.
- Сейчас придет Микельанджело, - объявила Энрике. - Я должна занавесить окна, он не терпит яркого света. - Она легко поднялась из кресла и опустила жалюзи на окнах просторной мастерской. Затем зажгла маленькую настольную лампу и торшер, инкрустированный муранским стеклом. Через минуту он появился в проеме двери: высокий, сухой, строгий. Медленно, с трудом подошел к столу, она помогла ему сесть на стул. Взгляд его сосредоточился на моей визитке, он сидел, нахохлившись, тяжело опустив руки. Словно огромная подстреленная птица с перебитыми крыльями, попавшая в человеческое жилье из-за облаков. Боже мой, тщетно я пытался узнать в этом старике знакомого мне по фотографиям и фильмам великого итальянца Микельанджело Антониони. Неужели время и болезнь способны так изменить человека?..
- Микельанджело, - сказала Энрике, - это корреспондент "Российской газеты" из Москвы. - Он видел почти все твои фильмы и говорит, что благодарен тебе, потому что твое кино помогло ему многое понять в жизни.
Он поднял голову, быстро взглянул на меня и слегка улыбнулся уголками рта. За секунду это неподвижное лицо вдруг преобразилось в узнаваемое. Передо мной сидел Микельанджело Антониони. Такой, каким я его и представлял себе. Он поднял левую руку и протянул мне навстречу кистью вверх. Я осторожно пожал узкую сухую ладонь.
Вы можете говорить, - сказала Энрике. Так начался наш необычный диалог.
Как человек и как режиссер, вы были сформированы в прошлом столетии, да и сами прожили почти век, - сказал я ему.- Что для вас выдержало проверку временем, что перешло с вами через рубеж столетий и осталось по сей день: я хочу, чтобы вы назвали фильм, книгу или автора, композитора или мелодию. Кого из людей вы считаете человеком на все времена?
Для него не существует одного фильма, который он считал бы великим на все времена. В разное время ему нравились разные ленты, разных режиссеров. Да и теперь, если говорить о том, что осело в его памяти, что отфильтровано годами, то он бы мог назвать несколько фрагментов из фильмов американца Роберта Олтмена, несколько фрагментов из фильмов Скорсезе. Все, пожалуй. Если же говорить о том, какое кино ему по душе, то можно сказать так: это фильм, где в кадре живет и пульсирует тихий элегантный свет. Это не так-то просто объяснить...
Может быть, это похоже на белые ночи в Санкт-Петербурге? Да, считает он, очень похоже. Так вот, этот свет был всегда мучением для его операторов, он достигал такого свечения в своих фильмах невероятным трудом, зато и по сей день рассеянный, мягкий свет в кадре - отличительный признак Антониони, не свойственный больше никому.
Так, теперь книга или писатель. Книгу, тем более одну, назвать очень трудно. А вот если говорить о писателе - то это Джозеф Конрад. Он был любим всегда, любим и теперь, привязанность не изменилась. Когда Антониони купил дом на Сардинии, то не захотел помещать свое настоящее имя в телефонный справочник, чтобы избавить себя от назойливого внимания публики. И тогда он выбрал псевдоним Джузеппе Конрад.
Так, теперь композитор или мелодия. Композиторы многие, одной мелодии тоже нет, но если коротко, то он предпочитает джаз.
А музыкальный инструмент?
Фортепьяно с ним сочетается плохо. Скорее все-таки духовые с мягким звучанием: кларнет, саксофон, тромбон, труба.
Ну и наконец великий человек, человек на все времена. Пикассо. Пабло Пикассо.
Однажды в одном из интервью вы сказали, что за несколько тысячелетий человек, в сущности, совсем не изменился. Вы продолжаете так считать? Отличается ли чем-то нынешняя молодежь от вашего поколения? Как вы вообще относитесь к молодежи?
Он продолжает считать, что человек мало изменился со времен Ветхого Завета, но при этом не видит и кардинальных отличий нынешней молодежи от его поколения или хотя бы от собственных представлений о жизни. Он всегда предпочитал работать с молодыми людьми, потому что сам всегда был устремлен к новому, нацелен на обновление. Если хотите, ему всегда нравились молодые девушки, нравилось, когда они каждый день приходили в новой одежде, нравилось, когда они умели отбросить старые привычки и устремиться к чему-то принципиально иному. Он не смог бы жить с женой его возраста. Он благодарен Энрике за то, что она сохраняет энергию и ментальность молоденькой девушки.
В этом месте нашего разговора Энрике вдруг что-то быстро спросила его и от души расхохоталась. Антониони же улыбался в ответ и довольно кивал головой.
- Я сказала ему, - пояснила она,- что в Москву он, конечно же, предпочел бы поехать с кем-нибудь помоложе. И он тут же согласился, заметив, что для путешествия в Москву я для него старовата. Ну каков?! Вот вам в 93 года такое придет в голову?
Мы посмеялись, и он жестом предложил продолжить.
Герой вашего фильма "Профессия: репортер" пытается прожить другую жизнь. Хотелось ли вам когда-нибудь сделать то же самое? Если бы у вас появилась возможность прожить вторую жизнь, вы прожили бы ее так же или что-то постарались бы сделать иначе? Если так, то что именно?
Нет, он не хотел бы второй жизни, даже при том, что в первой и единственной было сделано немалое количество ошибок. Он вообще не любит оглядываться в прошлое и о чем-то сожалеть. Он так устроен, что всегда смотрел только вперед, всегда был устремлен только в будущее. И еще: никогда не сожалел о том, что у него чего-то нет, он был всегда доволен тем, что у него было. Конечно, соблазн прожить более легкую, более счастливую жизнь велик, но его вполне устраивает качество тех лет, которые он прожил, хотя их и не назовешь легкими.
А что было в вашей жизни самым тяжелым?
Пожалуй, самым тяжелым для него было не соглашаться на компромиссы, когда речь шла о том, чтобы предельно точно воплотить свой замысел. Нужно было держаться до последнего, а это стоило немалых сил и нервов.
Значит, вы довольны своей жизнью?
Он полагает, что я задаю один из самых трудных вопросов, потому что на него нет однозначного ответа. Доволен? Да, доволен. Не доволен? Конечно, не доволен! Если считать, что его жизнь - это его фильмы (а так оно и есть на самом деле), то, пожалуй, он не удовлетворен тем, что сделал.
Почему? Ведь все, что вы сняли, давно уже стало классикой, хрестоматией мирового кино.
Это вам кажется, что фильмы Антониони - это классика и хрестоматия. Для него самого - это лишь то, что он сделал. У него свои счеты с собственным творческим результатом. Каждый свой фильм он смотрел с чувством досады и неудовлетворения, потому что за то время, пока фильм монтировался и выходил на экраны, сам он успевал измениться, уйти вперед, его волновали уже другие проблемы. Оттого во многом то, что было снято, выглядело для него анахронизмом. Если коротко, то любой его фильм ко времени просмотра в зрительном зале был уже неадекватен Микельанджело Антониони.
И все же... Существует фильм, в котором Микельанджело Антониони, ваш внутренний и духовный мир воплотились бы наиболее полно, без потерь, фильм, который хотя бы относительно был адекватен вам и сегодня?
Такого фильма, полагает он, не существует. На разных этапах его жизни его духовному состоянию соответствовали разные фильмы. Он всегда слишком быстро шел вперед, слишком стремительно двигался к обновлению, слишком цепко хватался за то, что только появлялось в жизни. Ему всегда было интереснее заметить и понять новое явление, нежели размышлять о причинах того, что сформировало сегодняшний день. Он маниакально стремился угадать, каким будет завтра, но никогда не испытывал интереса к вчерашнему. И если представить себе его фильм как зеркало, отразившее его духовное состояние в конкретное время, то вся жизнь Антониони будет состоять из осколков множества зеркал.
Извините за настойчивость. Все же, какой из осколков больше других?
Хорошо, соглашается он, самым большим будет, пожалуй, "Профессия: репортер". Может быть, потому, что герой Джека Николсона очень похож на него по мироощущению, а может быть, потому, что как раз на съемках этого фильма он познакомился с Энрике. А может быть, и еще почему-то...
Почему?
Он полагает, вам известно, что в творческом человеке, как правило, уживаются двое: один ест, пьет, спит, гуляет с собакой, общается с друзьями, занимается любовью. Другой выходит на съемочную площадку или садится перед чистым листом бумаги. То есть как только обычный человек начинает творить - он преображается, становится другим.
Доктор Джекил и мистер Хайд?
Если хотите. Оттого всегда трудно понять, какому из этих двоих соответствует твой фильм...
Я хочу задать еще один непростой вопрос. Считаете ли вы, что жизнь справедлива, что человеку при жизни воздается по заслугам?
Да, он полагает, что жизнь в конечном итоге справедлива. Да, он считает, что человек получает то, что заслужил. Правда, не всегда ему дано понять это. Оттого, возможно, многим кажется, что удача или справедливый итог обошли их стороной. На самом деле это не так. Вы получаете ровно то, что заслужили.
А ваша жизнь? Она тоже справедлива?
Он считает, что все сказанное в полной мере относится и к его жизни. Как это ни парадоксально, но несчастье, которое случилось с ним, продлило его годы. Если бы не инсульт, он, вероятнее всего, умер бы много лет назад. Но случился инсульт, и все заботы, все удары судьбы легли на плечи Энрике. Он считает, что Господь и Энрике продлили ему жизнь. Благодаря им он узнал, что ждет человека за порогом девяноста лет. Он смеет думать, что и это он тоже заслужил, и это - воздаяние судьбы.
Уже двадцать лет вы практически не говорите. Появились ли у вас за это время новые формы самореализации, хоть в какой-то мере способные заменить речь?
Он уверен, что ничего, адекватного речи, языку, не существует. Однако его языком всегда было кино, монтаж зрительных образов, и в этом смысле ему повезло. Ничто не мешает ему и сейчас снимать свой бесконечный фильм, правда, без камеры и без пленки и без постановочного света. Но это не важно. Важно, что его мозг и душа продолжают работать. Еще он научился писать красками на холсте. А вот теперь занят новым делом: он работает над аппликациями по картону. Новые обстоятельства обострили в нем осязание. Он впервые так остро почувствовал форму предмета на кончиках пальцев. Это его радует.
Любое поколение людей, достигнув определенного возраста, начинает говорить о деградации культуры, об измельчании культурных ценностей. Как вы думаете, это свидетельство реального процесса деградации культуры, реального культурного регресса? Во всяком случае, вы лично ощущаете упадок культуры?
Он не знает, что ответить на этот вопрос, поскольку у него никогда не возникало мысли сравнивать то, что было, с тем, что есть сейчас. Он уже говорил, что ему не интересно прошлое, его занимает то, что будет. Поэтому и по сей день ему интересно жить. Во всяком случае, он не хотел бы умирать в обозримом будущем. Ему еще обязательно надо увидеть эти бурно развивающиеся города - Шанхай, вашу Москву. Ему очень интересно, как выглядит будущее, что нас ожидает. Вы говорите об упадке культуры. Вряд ли. Он так не считает. Скорее всего, какая-то ветвь культуры может высохнуть со временем, зато другая способна дать свежую листву. Надо видеть и ту, и другую. Но лично его всегда интересовала свежая листва.
Знаете,- сказала Энрике, - вчера нас пригласили на открытие крупнейшего в Риме магазина "ИКЕА". Мы с Микельанджело поехали. То, что мы увидели, было настоящим модерном, городом будущего. Вы бы видели, какими глазами он смотрел на все это, как он был взволнован и потрясен. Он словно увидел декорации своего нового фильма. Я глядела на него, и меня не отпускала мысль, что он все время снимает кино. Представляете, каждую минуту он смотрит на мир через видоискатель камеры, каждую минуту ставит кадр, определяет ракурс, видит, как будет работать зумм, куда поедет кран, как пойдут актеры, что они скажут в следующую секунду, какими взглядами посмотрят друг на друга. Я даже уверена в том, что он, закрыв глаза, может смонтировать тот поток жизни, который только что прошел перед ним...
Мы простились. Я поблагодарил за гостеприимство, за книгу, за рисунок, пожал его сухую ладонь и пригласил в Москву. Потом я шел пешком с холмов над Тибром, где расположен его дом, и меня не отпускала мысль о том, какой фильм он может смонтировать в своем воображении - там, на своих заоблачных высотах, где рядом с ним нет и не может быть уже никого. Как он монтирует эту ленту, склеивая отрезки жизни, проходящей перед ним. Кто знает, может быть, это лучший фильм Микельанджело Антониони, который вряд ли кому-нибудь когда-нибудь удастся увидеть.
