Фильм Написано Сергеем Довлатовым смотреть онлайн

Закадровый голос. Когда я покупал эти штиблеты, то думал: не будут ли меня в них хоронить. Представьте картину: похороны, толпа народа. И тут поднимаюсь я, встаю из могилы и поименно перечисляю всех, кто загнал меня в гроб.

Уфа, 1941 год. Я родился в эвакуации. Мама везет меня в коляске, к ней подходит незнакомый мужчина и говорит: можно я вашего малыша за щеку ущипну? Через 30 лет я узнал, что в то самое время в Уфе в эвакуации жил Андрей Платонов. Скучные люди говорят: да не мог это быть Платонов. А я отвечаю: как так – не может быть? Это же полная чепуха!

Моя мать армянка, отец – еврей. Они решили, что мне лучше стать армянином. Так и записали в метрике. Они постоянно ругались, потом развелись. Возможно, акт развода был самым мирным в их совместной жизни.

Потом я учился, был двоечником, списывал домашнее задание, еще не начал пить. Хорошее время было. Если бы не культ личности. После учился в университете имени Жданова. Это, примерно, как университет имени Аль Капоне. Филфак.

Голос преподавателя: а где студент Довлатов? Он на соревнованиях. А какому виду спорта посвятил себя этот бездарный студент? Он боксом занимается. Странно, он же совсем не знает латыни.

Закадровый голос. Я встречался с молодыми поэтами: Рейн, Найман, Бродский. Потом у меня случилась несчастная любовь, которая закончилась браком. Мог бы оказаться в тюрьме, но, видимо, ошибся дверью и очутился в казарме, в республике Коми. Теперь я ничего не делаю, читаю, толстею. На душе иногда так противно становится, так бы и дал сам себе по морде. Мы иногда собираемся вместе, разговариваем о Ленинграде.

Пишу по стихотворению за два дня. Наверное, для того, чтобы заработать денег на колбасу и перцовку. Если когда-то стану писать что-то серьезное, то это будет проза.

Заброшенная зона, колючая проволока, вышки.

Закадровый голос. Я не жалею о том, что ушел из университета, что попал в армию, даже в эти войска, не жалею даже об Асе.

В субботу я выпил много экспортной водки. Мать говорит, что в таком виде я бесповоротно теряю всякое обаяние.

Армейские фотографии Сергея Довлатова с сослуживцами.

Закадровый голос. Меня уважают. Я могу за 10 минут срубить толстую сосну.

Разговор двух солдат. А тебе нравится Эдита Пьеха? Конечно. И на лицо, и на фигуру? Да. А ведь ее кто-то…

Закадровый голос. Я мог бы написать занятную повесть про лагеря, я ведь их всякие повидал. Но это надо делать хитро, а то и самого посадить могут.

Я стал работать в многотиражках, начал писать рассказы. Редактор: и что характеризуют здесь птицы? Почему они летают? Просто летают – и все. А в силу какой художественной необходимости они у вас летают?

Закадровый голос. Меня не печатали, я стал много пить. Так алкоголь помогал мне примириться с окружающей действительностью. Литературное дело – главное в моей жизни. Не знаю, зачем я пишу. Будем считать, что из-за денег.

И что ты жалуешься? Тебя не печатают? А Христа – печатали? Ты бы вот их даже в трамвай не пустил, а они тебя всего лишь не печатают.

Закадровый голос. Как-то я просыпаюсь, чувствую, что не один. Ты кто? Она говорит: Лена, меня Гуревич забыл.

Елена Довлатова. Не было среди наших знакомых никакого Гуревича.

Закадровый голос. Через год родилась Катя. Так мы и познакомились. В качестве мужа я был сомнительным приобретением, годами сидел без постоянной работы. Хотел в течение года получить профессию резчика по камню. Не получилось. Я становился все более злым и все менее острожным. Летом 1970 года мои первые рукописи были пересланы на Запад.

Почему я уехал в Таллин? Никакой разумной причины для этого не было. Просто была попутная машина, возросшие долги, семейные неурядицы.

В Таллине нет политики. Здесь даже евреев нет. Я полюбил этот город за его полное ко мне равнодушие. Люди здесь в полутемных барах пьют сложные коктейли, а размер чаевых, оставляемых барменам и швейцарам, превосходит по размеру стоимость напитков.

Я проживаю в Таллине у миловидной женщины с высшим техническим образованием, много пью. Журналист. Лена сказала, что не напишет мне больше ни одного письма, долги мои растут, ботинки протекают.

В Ленинграде я был рядовым журналистом. А тут я почти корифей, мне поручают писать все более сложные материалы.

Довлатов звонит в редакцию газеты из роддома. Родился мальчик, большой, 58 сантиметров, почти пять килограммов. А отец у него – эфиоп. Кто? Эфиоп. Он у нас учится в университете, дружественный нам эфиоп. Довлатов, вы пьяны? Нет. Так отец мальчика – негр? Разумеется. Черный? Шоколадный. Довлатов, я вас уволю. Оставьте вы в покое этого засранного эфиопа, дождитесь рождения нормального человеческого ребенка.

Закадровый голос. Как-то иду по улице, мне навстречу черная кошка. Мы друг на друга засмотрелись, она чуть в люк не упала. Может быть, у кошек тоже есть поверье: встретишь черного мужчину – это к несчастью.

Через две недели со мной издательство заключает договор. Позвонили. Поздравили. Сказали, что у них давно ничего настолько хорошего не издавалось. И вдруг – книжка не понравилась цензуре, хотя ее так урезали, так обезобразили, просто до предела. В одном месте даже слово «киргиз» вычеркнули.

Елена Довлатова. Это было крушение огромной надежды, это было чудовищно.

Письмо Довлатова директору издательства (копия в отдел культуры ЦК компартии Эстонии): вы меня за идиота держите? Я вас спрашиваю о причинах отказа печатать книгу, получаю ответ: по известным вам причинам.

Закадровый голос. После отказа печатать книгу возникла какая-то трещина. Я хотел получить должность директора кладбища – мне отказали. Хотел стать чеканщиком – ничего из этого не вышло. В журнале «Костер» мне давали заработать 40 – 45 рублей в месяц. На эти деньги я жил и даже иногда выпивал.

Из письма Довлатова жене. Мне стыдно, что я расстался с тобой, как уголовник. В газеты меня не берут, даже в многотиражки. Даже в переплетную мастерскую не приняли. И дело не в пьянстве, а в литературе. Кто виноват, что моя единственная страсть уничтожается всеми институтами, всеми должностными лицами огромного государства?

Закадровый голос. Я люблю всех своих детей, всех своих жен, даже своих врагов. И вы меня простите. У меня нет будущего, у меня не осталось надежды.

Мой адрес теперь: деревня Березино, спросить длинного из Ленинграда. Или бородатого с дочкой. Или просто Серегу.

Экскурсовода Довлатова в музее-заповеднике Пушкинские Горы спрашивает экскурсант: это дали? Какие дали? Псковские. У меня открытка такая была. Я филокартист. Довлатов: не исключено, что это типичные Псковские дали.

Закадровый голос. Евгений Рейн сообщил, что кроме книжки в Ардисе вышла еще одна, на русском языке. Извините, в Тель-Авиве. Так что теперь мне путь в советские издания закрыт.

Елена Довлатова. Я решила ехать, окончательно и бесповоротно. Мне надоело стоять в очередях за всем на свете, мне надоело радоваться говяжьим сарделькам, носить дырявые чулки. Сергей колеблется. И что тебя здесь удерживает? Эрмитаж? Нева? Березы? Нет. Язык. На чужом языке мы теряем 80 процентов своей индивидуальности.

Закадровый голос. Все это не для меня: бегать по инстанциям, доказывать, что ты еврей. Вот если – раз, и ты уже на Капитолийском холме.

Последние три – четыре недели на меня усилили нажим. Однажды даже отколотили посреди бела дня в отделении милиции. Выбили зуб, заставили бумагу подписать, что я оказал яростное сопротивление при задержании. А это статья, до пяти лет можно получить. Потом говорят: чего ты не едешь? Так у меня вызова нет. Езжай просто так. Ладно, только я Глашу с собой возьму. Там на собак пособие больше, чем на людей. Так правильно, мы можем без говядины, а собаки – нет.

Вена. Я убирал листья. За деньги. Хотел маляром подработать, но одежды рабочей не нашлось: все новое. Потом купил неработающий магнитофон за 600 шиллингов, будучи идиотом.

Вылет в Нью-Йорк.

Елена Довлатова. Сначала выходит бабушка, потом собака, потом Сергей. Он сделал вид, что не узнал нас, так мы изменились.

Закадровый голос. Английский мой развивается вяло. Из целой фразы понимаю одно слово. Хорошо, если это существительное или глагол.

Два еврея создают новую газету. Мы сняли офис на Бродвее. Газета американская, но издается на русском языке. Сначала нас спрашивали: это для евреев? Мы отвечали уклончиво: для третьей волны эмиграции. Называется газета «Новый американец». Как только вышла газета, нам стали ото всюду звонить: вышлите хотя бы сотню экземпляров, а то нам весь магазин разнесут.

Мне позвонил Бродский, похвалил опубликованный мной рассказ, сказал, что поговорит с переводчиком, и рассказ опубликуют в «Нью-Йоркере». Спросил: мы ведь, кажется, еще на «вы»? Уже лет 20 – на «ты». Что с гения возьмешь? Даже такой разговор умудрился испортить.

Закадровые голоса. Рассказ в «Нью-Йоркере» публикуют. И что это за издание такое, газета или журнал? Это – самый престижный журнал в Америке. И заплатят тебе тысяч 20.

Закадровый голос. Я получил аванс в тысячу долларов, впервые купил для себя пижонскую одежду. Хотел и перстень купить, но Лена разводом пригрозила. Дал два интервью на английском языке. Ведущая так смеялась, что со стула упала. Это когда я сказал, что у меня знакомых американцев в Ленинграде было больше, чем в Нью-Йорке.

У меня растет сын Коля, толстый и симпатичный. Моя мать помолодела в связи с рождением внука. У Кати в школе предмет – сексуальное воспитание. Она принесла картинку. Там хрен, с такими внутренними подробностями, что даже мне неизвестны.

Совершенно бросил пить благодаря одному гениальному врачу. Он мне укол сделал, теперь года два запах алкоголя станет для меня противным.

Я сделал глупость: не закрепил свое юридическое положение в газете. А партнеры мои оказались мерзавцами и постепенно выжили меня оттуда.

Елена Довлатова. Это для него был грандиозный удар, посильнее, чем в Таллине.

Закадровый голос. Я закрепился на радио «Свобода», но заработок там не регулярный, литературные гонорары тоже прокормить меня не могут. Как еще зарабатывать деньги – не знаю.

Елена Довлатова. Это был единственный случай, чтобы такое снобистское издание, как «Нью-Йоркер» столько публиковало писателя эмигранта. Сергея там публиковали больше 10 раз.

Закадровый голос. Я думал, что после того, как легализуюсь в качестве писателя – стану веселым и счастливым. Меня поддерживала надежда на то, что я вернусь на родину, живым человеком или живым писателем. Если бы не эта надежда, я бы сошел с ума.

Гения из меня пока не вышло, я постепенно превращаюсь в американского литератора средней руки. И все мои книги будут изданы. Надеюсь, что и в Союзе тоже.

У меня случился довольно серьезный запой, отказали ноги. Лена говорит: ты ложись и не вставай. Как будто ноги нужны только чтобы ходить. Попал в больницу, оказалось, что у меня цирроз печени. Лечу его травяными настоями.

Мама жива, относительно здорова, читает книги, смотрит телевизор. Лена неизменна. Как скорость света. Коля противный, его все балуют. Он разговаривает на английском и русском. Читать не хочет ни на каком языке. Катя где-то в Европе. Пишет: в Германии мне понравилось, в Голландии тоже. Но больше всего мне понравилось в Швейцарии. Ради таких открыток от дочери стоило эмигрировать.

Я жду, когда в Союзе начнут публиковать эмигрантов. Хочу вернуться в Ленинград, но только на время. Хочу вернуться не как еврей из эмиграции, а как писатель.

Елена Довлатова. Когда его начали печатать на родине, он мне сказал: начинай писать мемуары обо мне, я хоть отредактирую.

Из интервью Сергея Довлатова. Я уже стал забывать, что из написанного мной сам придумал, а что мне рассказали знакомые.