18 апреля, вторник
Вступление
Фото: APA/Getty Images
Именно "антиамериканистской", а не, как чаще говорят, "антиамериканской": речь шла об "идеологических диверсиях" против "философии американизма". Слушания завершились осуждением "голливудской десятки" сценаристов, режиссеров и продюсеров, отправленных в тюрьму за отказ — на основании первой поправки к Конституции США — давать показания.
Это был пролог к 15-летней "охоте на ведьм" (ее часто ошибочно именуют "маккартизмом", но сенатор Маккарти зачищал только госучреждения) — погрому шоу-бизнеса, роковым образом сказавшемуся на судьбах киноиндустрии. Магнаты-продюсеры, сначала не принявшие погром всерьез и даже противившиеся ему, оказались вскоре в одном строю с профессиональными и добровольными погромщиками. Классический Голливуд покончил с собой. Его погубила не только экспансия телевидения, но и страх, парализовавший творческую интеллигенцию. Его обескровили не только разорительные боевики вроде "Клеопатры", но и потеря множества молодых и полных сил работников.
Десятки из них лишились жизни или свободы. Многие сотни, занесенные в неофициальные (и оттого внушавшие почти мистический ужас) черные списки, остались без средств к существованию, эмигрировали или работали под псевдонимами. Жертвами "охоты на ведьм" оказались и те, кто предал свои убеждения, друзей и коллег, став — ради спасения карьеры — доносчиками.
Это было трагическое шоу, но зато какое шоу! Протоколы комиссии можно без всякой правки ставить на сцене "Театра.док": текстов, равных протоколам допросов Бертольта Брехта или Лэнгстона Хьюза, не смог бы сочинить и сам Брехт даже с помощью Беккета с Шекспиром.
Изгнание из голливудского рая всех, кто "левее стенки" (да и честных консерваторов тоже),— реакция ультраправого истеблишмента на радикальную политизацию американской культуры после Первой мировой войны, усилившуюся в годы великого экономического кризиса и президентства Ф.Д. Рузвельта (1933-1945) и особенно за время американо-советского боевого братства. И если сейчас нам кажется, что современный Голливуд политизирован, то это оптический обман: накал страстей 1930-1950-х годов современной Америке пока и не снится.
Глава первая, в которой все еще танцуют
Фото: PHOTO BY ACADEMY OF MOTION PICTURE ARTS AND SCIENCES
Это было давным-давно, в те блаженные времена, когда все знали, что "Голливуд — величайший город США, а Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк и Вашингтон — его пригороды", а в Голливуде "каждый вечер был субботним". И самым субботним из всех был вечер четверга 13 марта 1947 года: Голливуд праздновал вручение "Оскаров". В 19-й, а для многих участников церемонии — в последний раз: они никогда уже не переступят порога главного голливудского праздника. Но тогда они все были вместе в концертном зале Shrine, впервые принимавшем торжество киноакадемии.
Снова вместе — впервые за шесть лет, минувших с последней предвоенной церемонии,— и праздновали они не только и не столько экранные победы. Главное: "Парни вернулись!" "Волшебный ковер" перенес через океан 8 млн солдат с фронтов Европы и Тихого океана.
Больше всего Голливуд соскучился по Джимми Стюарту, "мистеру Смиту" ("Мистер Смит едет в Вашингтон", Фрэнк Капра, 1939). Через три недели после того, как в марте 1941-го ему вручили "Оскар" за светскую комедию "Филадельфийская история", Стюарт — первым в Голливуде — надел военную форму. Многие звезды баловались авиаспортом, но только он, уйдя в армию рядовым, вернулся полковником, командиром авиакрыла, бомбившего Берлин.
Сам Капра тоже ушел в армию добровольцем еще до Перл-Харбора и тоже закончил войну полковником. Младший из семи детей нищих сицилийцев, выросший в гетто, он был беззаветно благодарен Америке и вложил свой морализаторский дар в дело военной пропаганды. 13 марта 1947-го оба полковника, снова ставшие просто актером и режиссером, надеялись стать "лучшим актером" и "лучшим режиссером" за нравоучительную историю о провинциальном филантропе, которому ангел-хранитель воочию показал, сколько добра тот сделал людям и как ужасна была бы жизнь без него.
Фильм назывался "Эта прекрасная жизнь".
Увечным ветераном вернулся мастер социальных драм и глубинных мизансцен майор Уильям Уайлер. Снимая величайший фильм о летчиках, он лично участвовал в налетах на Германию. Рядом с ним пулеметная очередь прошила оператора Танненбаума. Уайлер потерял сознания из-за кислородного голодания, а когда очнулся, оказалось, что он оглох навсегда.
Свой шедевр "Лучшие годы нашей жизни" (1946) он снял о солдатах, вернувшихся с войны. Их трое. Пехотный сержант Эл (Фредрик Марч) возвращается к рутинной жизни банковского клерка и детям, не помнящим отца. Капитан-летчик Фред (Дана Эндрюс) — к неверной жене-транжире. Моряк Гомер (Гарольд Рассел) лишился на войне обеих рук и не уверен, что вообще хочет жить.
"Лучшие годы" — главный соперник "Этой прекрасной жизни".
Сами их названия лезут в драку друг с другом. Закончились ли лучшие годы Америки, годы национального и мирового антифашистского братства, или американская жизнь прекрасна уже потому, что она — американская?
Победили "Лучшие годы". Семь "Оскаров"! Лучший фильм. Уайлер — лучший режиссер, Фредрик Марч — лучший актер. Гарольд Рассел — лучший актер второго плана. Роберт Шервуд — лучший сценарист. А еще лучшая музыка и лучший монтаж.
Семь месяцев спустя, в октябре 1947-го, Уайлер произнесет страшные слова: "Мне не позволили бы сделать "Лучшие годы" уже через полгода после того, как я их сделал". Говоря так, он не знает, что еще в августе лос-анджелесский отдел ФБР направил Гуверу рапорт о восьми фильмах, в том числе о "Лучших годах", содержащих "коммунистическую пропаганду". В рапорте указано, что актеры Роман Бонен и Хоулэнд Чемберлен состоят в компартии, что сценарист Шервуд связан с прокоммунистическими организациями. В качестве экспертной оценки к рапорту была приложена статья некоего Уильяма Мэркхэма из Plain Talk — "журнала, бесстрашно разоблачающего силы тьмы, готовящие мировую диктатуру в стране и за границей". Он назвал "Лучшие годы", выставляющие в негативном свете промышленников, торговцев и банкиров, "порочным и опасным фильмом".
Но самым страшным грехом Уайлера окажется то, что его герой от души врезал лавочнику, панибратски поделившемуся с ним своей политической философией: "Немцы и япошки ничего не имели против нас. Они просто хотели победить ихних англичашек и ихних красных. И они бы задали им трепку, если бы нас обманом не втянула в войну банда радикалов... Мы воевали не с теми, вот и все".
В 1944-м Уайлер сам едва не загремел под трибунал, когда — при полном параде — нокаутировал служащего вашингтонского отеля, помянувшего при нем "чертовых жидов".
Фрэнку Капре "Эта прекрасная жизнь" принесла одни неприятности. Это теперь этот фильм, считай, символ Америки, и на Рождество его показывают по всем телеканалам. В марте 1947-го Капре проигрыш в пяти главных номинациях показался катастрофой. Но настоящая катастрофа только ждала его.
"По сообщению (замазано), сценаристы Фрэнсис Гудрич и Альберт Хэкетт были замечены, когда ели ланч с коммунистами Лестером Коулом и Эрлом Робинсоном, сценаристами".
"(замазано) показал, что фильм представляет очевидную попытку дискредитировать банкиров, выбрав на роль Лайонела Бэрримора как "типаж Скруджа", чтобы он оказался самым ненавистным человеком в фильме. По нашим источникам, это является трюком, обычно используемым коммунистами".
"(замазано) показал, что этот фильм сознательно клевещет на высший класс, стремясь показать, что люди с деньгами недостойны даже презрения".
Так рапортовал Гуверу об "Этой прекрасной жизни" лос-анджелесский отдел ФБР в сентябре 1947 года.
А вскоре Капрой займется фирма посерьезнее — управление военной контрразведки. И доведет его до попытки самоубийства.
В марте 1947-го беда уже стояла на пороге. Она клубилась в речах конгрессменов со странностями и вполне адекватных "загонщиков красных". В редакционных колонках публицистов "со связями" и памфлетах параноиков. В речи президента Трумэна, произнесенной накануне голливудского бала: "Внешняя политика и национальная безопасность нашей страны находятся под угрозой". Она рвалась на волю из сейфов, где ждали своего часа списки тех, чьи имена назвали "профессиональные свидетели", сколотившие состояние на показаниях против тысяч незнакомых им людей, и документы, похищенные из комитетов компартии взломщиками из ФБР.
Томас Манн запишет в дневнике 19 марта: "Господствующий класс замышляет фашизм". Но Голливуд этого еще не понимает, он привык, что его проклинают. То за бесчинства магнатов-евреев, насилующих невинных дебютанток, то за засилье "красных", то за грубость социального кино, то за асоциальное благодушие. Настолько привык, что утратил иммунитет. Да и кто в Америке мог помериться с ним силами. Трумэны приходят и уходят, а Гранты и Чаплины остаются.
И они танцевали.
Фото: DIOMEDIA / Entertainment pictures
Танцевал 33-летний красавчик Ларри Паркс, переживавший, что актерский "Оскар" обошел его: ведь он идеально имитировал Эла Джолсона ("История Джолсона"). Утешала неминуемость сиквела — фильм вышел в лидеры проката. В апреле 1951-го он будет униженно умолять следователей: "Я не хотел бы, если вы только позволите, называть другие имена. Не ставьте меня перед выбором: перечить вам и отправиться в тюрьму или ощутить, какая это грязь — быть доносчиком. Что я завещаю своим детям?"
Танцевала коммунистка Гейл Сондергаард, номинированная за лучшую женскую роль второго плана ("Анна и король Сиама"). Она, в отличие от Паркса, не переживала: десятью годами раньше она получила "Оскар" за первую же свою кинороль. А на роль ведьмы в "Волшебнике страны Оз" ее не взяли, потому что она "слишком красива".
Через три года ее муж, блестящий сценарист и режиссер, коммунист Герберт Биберман отправится за решетку, а ее саму на 20 лет отлучат от экрана.
Танцевал сценарист нуара "Темное зеркало" Владимир Познер (полный тезка отца известного телеведущего). Ветерану Коминтерна, создателю в 1930-х парижского центра немецкой антифашистской эмиграции "Магазин сожженных книг", бежавшему из России от большевиков, а из Франции — от нацистов, Познеру предстоит третье бегство — от охотников за ведьмами.
15 октября 1947-го они снова соберутся все вместе, во всем своем блеске, в том же самом зале Shrine. На сцену выйдет 25-летний Джин Келли: он еще не спел под дождем, но Голливуд влюблен с первого взгляда в танцора, который и в жизни, как на экране, парил над землей.
На сцену он выйдет на костылях: "Я сломал щиколотку в воскресенье, когда танцевал. Я это сделал не нарочно, не ради театрального эффекта. Я здесь во имя Конституции Соединенных Штатов и Декларации прав человека, отданных на поругание".
7000 человек сойдутся в тот вечер поддержать комитет в защиту первой поправки, отстоять 19 своих товарищей, вызванных на допрос в комиссию. Тогда уже будет слишком поздно, а пока они танцуют.
Глава вторая, в которой архангел Гавриил парит над Голливудом
Фото: National Archive/Getty Images
Память Голливуда короче девичьей: "охота на ведьм" в 1947-м застала его врасплох, хотя ждать ее следовало прямо с 6 апреля 1933 года. В тот день на подиум перед 200 сценаристами, собравшимися в отеле "Никербокер", взлетел 38-летний "забавный парень с яркими, коричневыми глазами, растрепанными волосами и огромным клювом, напоминавшим о Сирано де Бержераке". Объявив об учреждении Гильдии сценаристов, он призвал коллег дать "обет бастовать" и произнес невинные, но для своего времени революционные слова: "Писатель — творец фильма!"
Парня звали Джон Говард Лоусон, а с Сирано его сравнил закадычный друг, великий Дос Пассос. Они оба поверили в социализм на фронтах Первой мировой, где крутили баранки санитарных машин. Вместе основали богемную колонию экспатов в Париже и Лигу рабочей драмы в Нью-Йорке, вместе сидели в каталажках за участие в пикетах.
Лоусон, отец американской экспрессионистской драмы, взорвал Бродвей "Интернационалом" (1928), "бессвязным видением близящейся войны", "первой коммунистической пьесой в Америке": действие скакало из Кремля в Тибет, а оттуда в бордели Нью-Йорка. Тут-то Лоусона и позвал в Голливуд "последний магнат" Ирвинг Тальберг. Капиталист-романтик, он боялся революции, но не революционеров-художников. Его восхищение Лоусоном разделял, наступая на горло своему антисемитизму, великий и ужасный Сесиль Де Милль.
6 апреля 1933-го в "Никербокере" Лоусон поставил на карту карьеру, сделав первый шаг к скамье подсудимых по делу "голливудской десятки" — и в большую американскую историю. Точнее говоря, история вытолкнула его на авансцену, а в истории США не было месяца безумнее, чем март 1933 года, обрамленный премьерами двух безумных фильмов.
2 марта состоялась премьера "Кинг-Конга": ужас экономической катастрофы воплотился в чудовищной обезьяне, боге кризиса, похитившем Америку, как Зевс в обличии быка похитил Европу.
31 марта на экраны вышел "Архангел Гавриил над Белым домом". Лично Франклин Делано Рузвельт (ФДР) просил придержать премьеру фильма, который должен был вернуть Америке надежду (в Германии "Архангела" объявят "первым нацистским фильмом"), до своего вступления в должность. То был не фильм, а программа национального спасения, сочиненная на покое экс-помощником Ллойда Джорджа. Экранизировал ее газетный король Херст, а прокатывал истовый республиканец Луис Б. Майер — с Херстом, спонсором ФДР, его примирила идея конца демократии.
Герой "Архангела", развращенный и бессмысленный президент США Хэммонд,— карикатура на республиканцев Гардинга и Гувера, своей верой в невидимую руку рынка доведших страну до ручки. На счастье нации, он любит гонки без правил, быстро разбивается и впадает в кому. Тут-то в него и вселяется архангел Гавриил. Президент оживает, разгоняет Конгресс, вводит чрезвычайное положение и, поговорив по душам с безработными, осаждающими столицу, объявляет программу реформ.
Гангстерским королям Гавриил-Хэммонд предлагает убраться на историческую родину — Италию. Когда те в ответ пытаются его подстрелить (15 февраля стреляли в ФДР), он бросает броневики на штурм гангстерские вилл. Пленных расстреливают на острове Эллис. На фоне статуи Свободы! Принудив Европу к разоружению под дулами канонерок, Гавриил улетучивается восвояси, а президент Хэммонд, таким образом, благополучно умирает.
Отсрочка проката создала эффект "петли времени". 23 марта кончилась демократия в Германии: речь Гитлера в рейхстаге дословно совпадала с речью Хэммонда. Но к этому моменту многие в США мечтали о фюрере. 10 марта перед нью-йоркской премьерой хита "Говорит Муссолини" зрителям раздавали листовку: "Многие из нас мечтают о диктаторе. Его имя не Муссолини, не Сталин, не Гитлер. Его имя — Рузвельт".
Вступивший в должность ФДР повел себя в соответствии с программой Хэммонда-Гавриила. Например, он разместил голодающих ветеранов, осадивших Вашингтон, в военном лагере, велев кормить трижды в день. Первая леди месила лагерную грязь по щиколотку и дирижировала хором ветеранов.
И вообще ФДР спасал капитализм социалистическими методами, заслужив глупую, но искреннюю ненависть спасенных капиталистов. Он немедленно отправил банки, лопавшиеся один за другим, на "каникулы", спровоцировав коллапс Голливуда, и так дышавшего на ладан. К этому моменту уже обанкротился Paramount и рухнула империя Фокса. Теперь и Universal аннулировала все контракты. 9 марта магнаты на общих собраниях студий объявили о "временном" сокращении зарплат вдвое.
Заставил согласиться своих подданных на сокращение жалованья и Майер, в отличие от коллег в финансовые аферы не ввязывавшийся: наличные ему возили из Нью-Йорка самолетами. О Майере говорили так: он может убедить слона в том, что тот — кенгуру, а лучшим учеником Макиавелли не может считаться лишь потому, что не умеет читать. Решив затянуть сотрудникам пояса, он одним махом, как говорили, "создал больше коммунистов, чем Карл Маркс".
Через несколько дней студии закрылись. Казалось, что навсегда, но их спасла, взяв под свое управление, Уолл-стрит. И тут творческие работники догадались: их единственное спасение — профсоюзы. И первыми догадались сценаристы.
Голливуд гарантировал им достаток, но за 500-1000 долларов в месяц они расплачивались унижениями. В титрах часто оказывались не их имена, а продюсерских свояков, букмекеров, партнеров по гольфу. А тот, кого не было в титрах, мог забыть о продлении контракта. Президент Columbia обращался к ним попросту: "Эй, евреи". У Уорнера они творили под присмотром охраны, от звонка до звонка.
История профсоюзной борьбы в США омыта реками крови. Противостоять крупному бизнесу решались такие харизматики, как горняк Большой Билл Хейвуд, одноглазый, весь в шрамах, и Гарри Бриджес, грузчик с лицом английского аристократа. Но голливудским заводилой оказался мечтательный "Сирано" Лоусон.
По его зову девять "золотых перьев", соблюдая строжайшую конспирацию, замыслили гильдию. Вопреки опасениям, сценаристы хлынули в ее ряды, порывая с киноакадемией. Победить страх помог, легализовав профсоюзы, сам ФДР. За сценаристами последовали актеры: с киноакадемией порвали сразу три ее звездных вице-президента.
Продюсеры сначала удивились и заявили, что федеральный закон на Голливуд не распространяется: здесь не работают, а творят. Затем — испугались, поняв, что творческие союзы не ограничатся цеховыми проблемами, станут национальной силой, "левой" бомбой замедленного действия. Борьба между магнатами и творческими профсоюзами затянулась на девять лет. Именно в ее ходе магнаты изобрели страшное оружие будущего — черные списки.
Первым о них поведал сценаристам в 1936-м Уорнер, хозяин самой социально-критической и антифашистской студии, отчаянно боровшийся с любыми социальными требованиями подчиненных. Вот как рассказывал об этой встрече Далтон Трамбо в письме другу: "Он сказал, что наши лидеры — коммунисты, радикальные ублюдки и сукины дети. Он прибавил, что лидеры гильдии уже под следствием. Лично ему на все плевать, он заначил пять миллионов кэшем и, будь его воля, закрыл бы студию хоть завтра. Многие сценаристы навсегда расстанутся с бизнесом, а обвинить хозяев индустрии в том, что они создали черные списки, сказал он, будет невозможно, потому что все будет решаться по телефону".
Списки изгоев существовали издавна, но в них попадали герои сексуальных и криминальных скандалов. Уорнер придумал списки политические. Первым в них "навечно" попал Трамбо. Но студии талантами еще не разбрасывались: вечность для Трамбо длилась три месяца, а потом конкуренты Уорнера предложили ему сказочный контракт.
По большому счету, эта была веселая война: полиция и наемные банды могли избивать докеров, но не киношников. Как-то сценаристы пришли к режиссерам договориться о солидарных действиях. Виктор Флеминг как раз негодовал по поводу забастовки на заводах Форда: "Если бы я был Фордом, я бы подогнал пулеметчиков и смел ублюдков к чертовой матери".
Когда ему напомнили о цели собрания, Флеминг очнулся: "Минуточку, ребята. Никаких стачек, манифестов и прочего коммунистического дерьма. Завтра мы придем в павильоны, как обычно. Сядем за камеры — ну и все. Не будем репетировать, не будем снимать. Мы ни хрена не будем делать. Мы просто просидим на месте весь день. И посмотрим, что эти ублюдки-продюсеры смогут с нами поделать".
Благоговейную тишину нарушил чей-то голос: "Отличная идея, Вик, но что мы будем делать, если Майер выставит в окна пулеметы и сметет нас к чертовой матери?"
Профессиональные шутники шутили, зная, что стрелять в них никто не станет, но еще не догадывались о том, что бывают вещи пострашнее пулеметов.
Глава третья, в которой желтый репортер, детский писатель, вор и миссис Икс вступают в партию
Фото: DIOMEDIA / Photos 12 Cinema
ППродюсеры не сомневались, что профсоюзы — плод коммунистического заговора. Будущее вроде бы подтвердило их подозрения: двое из "отцов" гильдии — Лоусон и Коул — сели по делу "голливудской десятки". Но в 1933-м они о коммунизме еще и не помышляли.
Магнаты исходили из той же логики, что и один персонаж Стейнбека: "Красный — это сукин сын, который хочет тридцать центов, когда мы платим ему двадцать пять". Да, 1930-е назовут "красным десятилетием": казалось, только марксизм может рационально объяснить катастрофу кризиса. Силу партии составляли "попутчики": Драйзер и Дос Пассос агитировали за кандидата в президенты от компартии, Фицджеральд штудировал резолюции Коминтерна. Но сама партия, как говорил впоследствии режиссер Жюль Дассен, "с точки зрения силы и численности была почти что шуткой". В 1931 году в ней состояли 9219 человек. Четверо из них — в Голливуде, и только один из них стоял у истоков гильдии — Джон Брайт.
Ему едва исполнилось 23 года, когда снятый по его сценарию "Враг общества" (Уильям Уэллман, 1931) совершил жанровую революцию. Это был, по сути, первый образцовый гангстерский фильм. Бандитов в цилиндрах и смокингах из кино 1920-х сменили парни из ирландского гетто. История Мэтта и Тома отзовется эхом в "Однажды в Америке" Серджо Леоне. Многие эпизоды "Врага" войдут во все хрестоматии: Том, без видимых причин давящий грейпфрут о лицо любовницы; мертвый Том, подброшенный убийцами в родительский дом.
В Голливуд из Чикаго, где Брайт работал в газете, он не приехал, а сбежал, спасаясь от гнева коррумпированного мэра, чью подноготную юный репортер обнародовал. С собой он прихватил рукопись "Пиво и кровь", по которой снят "Враг".
В 1934 году Уорнеры выставили его со студии, но не за политику. Дэррила Занука разгневал Брайт, интриговавший, чтобы заменить в своем новом фильме пассию Занука на другую актрису. Слово за слово. Брайт врезал магнату и едва не выкинул в окно. Это не было чем-то из ряда вон выходящим: нравы в Голливуде недалеко ушли от времен Дикого Запада. Тогда же Брайт создал первую коммунистическую киноячейку, в которую вошли еще трое.
44-летний Сэмюэль Орниц — впоследствии еще один из "десятки" — годился единомышленникам в отцы. Сын бруклинского коммерсанта отдал 12 лет социальной работе с заключенными и детьми — жертвами жестокого обращения. Врачуя язвы общества, склонился к коммунизму. Прославился детскими книжками и романами о еврейском Нью-Йорке ("Господина Пузана" издали в СССР), а в Голливуде работал с 1929 года. В его доме — "Салоне мистера де Сталь" — собиралась немногочисленная "левая" интеллигенция Голливуда.
Антипод солидного, рассудительного Орница — 30-летний Роберт Таскер. Сын банкира, он порвал с семьей после самоубийства матери. Работал где придется, а в 1924-м получил "от 5 до 25 лет" за налет в День святого Валентина на ночной клуб. Взойдя на сцену — в смокинге и с незаряженным револьвером,— он предложил клиентам сложить ценности в узел из скатерти, который вручил негритянскому джаз-банду: "Цветных обижают все, кому не лень". Полицию он поджидал, безмятежно покуривая на ступенях. Возможно, ему просто требовалось свободное время для творчества. Из тюрьмы Сан-Квентин, которой он посвятит свой самый известный сценарий, Таскер отправил рассказы великому издателю Генри Менкену, тот пришел в восторг.
В тюрьме он издавал газету и затеял литературный конкурс. Вскоре 400 его товарищей по несчастью возомнили себя писателями, а начальник тюрьмы запретил переписку с издательствами: "Мы вам не литературные агенты".
В 1929-м Таскера (помог Менкен) освободили под честное слово. Самая знаменитая сценаристка, бывший фронтовой корреспондент Фрэнсис Мэрион взяла его в любовники, ученики и литературные "негры", получив "Оскар" за их совместный труд "Казенный дом" (1930). Вскоре Таскер стал нарасхват, работая в соавторстве с Орницем и Брайтом, с которым делил страсть к игре и мексиканкам и "левые" взгляды: уважением к "политическим" Таскер проникся в тюрьме.
О них ходит уйма легенд. Как-то продюсер Бен Шульберг поручил им восславить ненавистного им (как коммунистам и уголовникам) Пинкертона, создателя частной машины террора на службе фабрикантов. Отказаться было невозможно, но тут Шульбергу написала некая женщина: Пинкертон убил ее мужа, чья кровь падет на голову продюсера. Богобоязненный Бен аннулировал проект. Письмо сочинили, естественно, Брайт и Таскер.
В 1941-м Шульберг выгнал обоих за сценарий о старческой страсти, повторявший перипетии романа самого Шульберга и актрисы Сильвии Сидни. Таскер перебрался в Мексику, произнеся пророческие слова: "Я должен был покончить с собой в Сан-Квентине". Там он сполна оправдал репутацию "шейха в представлении девушек из высшего общества и стенографисток". Вскоре он уже жил в особняке с внучкой президента Коста-Рики. Когда Таскер узнал, что жена изменяет ему с сыном шефа полиции, взыграла паранойя старого зэка, помноженная на воображение. Он решил, что любовники строят заговор, чтобы сгноить его в тюрьме, и предпочел опередить их, запив текилой смертельную дозу секонала.
Четвертой в "красном" квартете была, по словам Брайта, "писательница, жена известного оператора, которая не попала в черные списки только потому, что не работала в кино".
На эту роль подходит Санора Бабб, невезучая соперница Стейнбека. В конце 1930-х, работая в Федеральном агентстве помощи фермерам, она объезжала штаты, в которых экономическую катастрофу усугубила экологическая — пыльные бури, известные как "пыльный котел". На основе отчетов о командировках она написала книгу "Чьи имена неизвестны", от которой издатели отказались: ее опередили "Гроздья гнева". Бабб тщетно утверждала, что живой классик безбожно использовал ее тексты. Убедиться в этом удалось только в 2004-ом, за год до смерти 98-летней Бабб, когда ее книга увидела свет.
В Лос-Анджелесе Бабб жила с 1929-го. Работала в Los Angeles Times, но из-за кризиса оказалась буквально на улице: ночевала на скамейках, пока не устроилась секретаршей на Warner. А там как раз работали Брайт, Таскер и Орниц. Мужем ее был великим новатор операторского искусства Джеймс Вонг Хоу, изобретатель, мастер игры теней, пионер глубокофокусной съемки. Вонг был в Голливуде нарасхват, но его происхождение тяготело над ним. Межрасовый брак с Бабб, заключенный в Париже, в США был вне закона, они даже не имели права жить под одной крышей.
В мемуарах (1961) Брайт не рискнул назвать ее по имени. Хотя черные списки уже отступали в прошлое, битые "красные" берегли тех, кто избежал репрессий. Даже в 1980-х старики наотрез отказывались назвать историкам однопартийцев, сделавших карьеру.
Сценарист Пол Джеррико объяснял: "Я свободно говорю о себе как о коммунисте и о Лоусоне, чья принадлежность к компартии вряд ли является секретом, но я не готов говорить о других людях, независимо от того, были они коммунистами или нет".
Его коллега Морис Рапф упорствовал: "Я никогда никого не называл, и никогда не назову — за исключением тех, кто назвал себя сам. Я могу говорить о доносчиках, потому что они сами назвали себя. Мертвые не возражали бы — это точно. Но я не хочу говорить о них как о коммунистах. Я знал уйму людей, которые были коммунистами — вы бы изумились, узнав имена некоторых из них".
За них это делали другие — наугад или со злым умыслом. В годы "охоты на ведьм" кому только — от Риты Хейворт до Фрэнка Синатры — не припишут членство в партии под "оперативными псевдонимами". И, скорее всего, никто никогда не узнает правды.
Вступление